Айн Каалеп

 

Ain Kaalep

Айн Каалеп (Ain Kaalep)

Родился 4 июня 1926 г.  в Тарту в семье ученого-лесовода. В 1956 г. Окончил отделение финно-угорских языков историко- филологического  факультета Тартуского государственного университета. В 1949- 1953гг. работал в различных учреждениях в Тарту, в 1953- 1956 — воспитателем в детдоме в Имасту. С 1956 г. профессиональный писатель. Первый поэтический сборник опубликовал в 1962 г. Ежегодная литературная премия им. Ю. Смуула (1977, 1985), премия им. Ю. Лийва в области поэзии (1984).
Сейчас живет в Эльва.

А. Каалеп известен и как переводчик. Он переводил произведения Софокла, Еврипида, Овидия, Горация, Плавта, Шиллера, Гейне, Шевченко, Хикмета, Брехта и др.
А. Каалеп пишет и хайку.

Сломаны крылья –
но разве кричит от боли
божья коровка?

 *   *    *

Ночи все длинней;
по утрам на мать-и-мачехе
бусы из росы

*      *        *

Птица, не плачь!
В полночь, порою жатвы,
не смей петь о смерти.

*   *    *

Просветы в облаках
над лесом медно-золотым.
Сиянье синевы.

*    *    *

Шлепнулась капля.
Воду ли пролило летнее облако,
или толику меду?
                   (перевод М. Красинского)

 Дополнительный материал:

 Каалеп, Айн „Земные пейзажи“ (перевод с эстонского С. Семененко).- Москва : Советский писатель, 1976.

Антология эстонской поэзии : 1637-1987 г. [составитель Л. Рууд, Э. Михайлова ; предисловие  А. Каалепа ; оформление К. Онк].- Таллинн : Ээсти Раамат, 1990.- с. 252-265

Михаил Красинский  «По соломинке к солнцу: Эссе об эстонских хайку» // Мастерство перевода. Сборник 13 (1985). Москва: «Советский писатель», 1990. С. 75–90).  

 Айн Каалеп — 80
Эстонский Каалеп (статья Светлана Семененко опубликована была в журнале «Радуга», 2006, 1, с. 2-6)

Особую радость за нынешного юбиляра мне доставляет то, что давно уже, с начала 1980-х годов, Айн Каалеп обрел полную свободу самовыражения — получил возможность выражать свои мысли и эмоции без оглядки на цензуру. Как и все мы, собственно говоря.
            Средь нынешной инертной, как всегда ленивой и нелюбопытной публики, в условиях смещения привычных эстетических и моральных установок (имею в виду, во-первых, постмодернистскую размытость категорий прекрасного и безобразного и, во-вторых, постоянно усиливающееся давление политики на литературу) Каалеп представляется мне некоей громадой, горой Арарат, спокойно высящейся над разбушевавшейся  (и от этого мутной и грязной) стихией. Каалеп невозмутимо и неизменно оптимистичен, при том что полемического задора и публицистичности в нем заметно прибавилось за последние четверть века. Об этом можно судить и по журналу «Akadeemia“, в котором он работает с 1989 года.
          Теперь ясно, что имя Айна Каалепа естественно стало в ряд имен таких славных эстонских просветителей и реформаторов, как Артур Адсон, Йоханнес Аавик, Йоханнес Вольдемар Вески (не буду перечислять всех), как ясно и то, что вслед за именем Каалепа в этот ряд в недалеком будущем естественно станут такие новые имена, как Хандо Руннель, Яан Каплинский, Калле Касемаа. (Уверен, что особняком в том же ряду будет стоять имя Юрия Михайловича Лотмана.)
         Культуртрегерство — не та сфера, в которой я достаточно осведомлен, так что пусть об этой грани творческого облика Айна Каалепа напишут другие. Мне же, как литературу и переводчику, особенно близка его твердая уверенность в том, что все языки (и народы) на земле — братья, члены одной дружной семьи, представители одной общности, которую вполне можно назвать стадом Господним. Их единит не кровное родство, а общность человеческой природы, общность духа.
        Приметы и примеры этой общности Каалеп усиленно ищет всю свою жизнь. Уже в первом своем сборнике стихов «Самаркандская тетрадь» (Tallinn, „Loomingu“ Raamatukogu, Nr. 4, 1962) Каалеп пожелал быть изображенным в облике узбека, сидящего на корточках в чайхане, в тюбетейке на рано облысевшей голове, с пиалой в правой руке и с книжкой стихов в левой (книжка иллюстрирована рисунками Ильмара Малина). На жалкой грязновато-серой газетной бумаге шмуцтитула (в те поры считалось, что стихи, в отличие от речей членов Политбюро, издавать надо попроще, поскромней) с теплым чувством разглядываю сейчас дарственную надпись автора, модернистски оформленную в виде стрелы, направленной из левого верхнего угла в правый нижний: „Ain Kaalep / tervitab sõpruses / Svetlan Semenenkot. 25.10.75.“ Вспоминаю: конец 1975 года – это время мое работы над большим сборником стихов Каалепа на русском языке «Земные пейзажи». Вскоре сборник и вышел в свет в издательстве «Советский писатель» (в импрессуме значится: Сдано в набор 2/II 1976 г. Подписано к печати 30/ IV 1976 г.).
            Без ложной скромности обращу внимание читателя на одно слово в этой дарственной надписи – на слово „sõpruses“ (в дружбе). Да, действительно, о замечательном дружелюбии этого человека не один я могу вспомнить. Очень приветливый, по любому поводу готовый сострить в своей  мягкой интеллигентной манере, Каалеп сразу располагает к себе всех, с кем общается. Представляю себе, с какой теплотой встречали его узбеки на своем народном праздник, который на их языке называется «мушойра»; татары – на сабантуе, прочие советские тюрки – на рамадане (рамазане), угрофинны (марийцы, финны, ингерманландцы, карелы, селькупы) – на своих певческих праздниках. В годы советской империи это простое человеское качество было принято именовать интернационализмом – в отличие от космополитизма, каковой термин был крайне опасен для жизни.
            Меж тем Каалеп – истинный космополит, человек мира. Об этом его уникальном качестве я уже пространно писал в статье, приуроченной к предыдущему его юбилею, 75-летию (Айн Каалеп как гений космополитизма в эстонской словесности. «Радуга», 2/ 1996, стр. 111). Повторяться не хочу, а просто отсылаю читателя к этой статье, которую, помнится, писал я легко и с восторгом. (Последний происходил от количества языков, с которых Айн переводил поэзию, а легкость – от чувства дружбы, которым он меня так щедро одарил.)
            Именно этим чувством была продиктована моя дружеская пародия на Айна, которую я включил в свой последний сборник «Эстонский альбом, или Еще не все потеряно», вышедший в свет в 2004 году. Вспоминая, с каким воодушевлением Каалеп рассказывал мне о своем участии в какой-то давней мушойре в Ташкенте, обыгрывая уникальную странность его несколько шепелявой дикции, всей душой сочувствуя его восторгам от общения с инородцами, вдруг становящимися ближе брата родного, я и представил себе, как Айн реагировал бы на ноябрьскую демонстрацию в Таллинне, если б увидел проходящих мимо трибуны эстонцев, обряженных в соответствии с тогдашними партийными установками в национальные одежды других «советских» народов. Он, по-моему, вовсе не  бурчал бы ни на ненастную погоду, ни на обязательность участия в этом «всенародном празднестве», ни на косноязычных партийных руководителей, стоящих на трибуне. Он бы только радовался по своему обыкновению: «Няэд, шейчмеш новембер /  я игальпоольмушойра-а-а, / торупиллид мянгивад, / инимешед лаулавад, / колоннид маршивад, / армеенлашед, гружинлашед, / ужбекид, туркмеенид я тейшед тюрклашед, / я муль он хеа мель, / шердче радуетча…» (Для не владеющих эстонским здесь же приведу перевод: «Видишь, седьмое ноября, / и кругом мушойра,/ трубы трубят,/ люди поют, / колонны маршируют, / армяне, грузины, / узбеки, туркмены и другие тюрки, / и мне хорошо, / сердце радуется…»
            У кого с юмором слабовато, тот, возможно, с трудом воспримет эту пародию. Что ж. Это, как говорится, его проблемы. Сам-то я хорошо знаю, как обстоят дела с юмором у Айна Каалепа.

А вот на юморе несколько иного рода я хотел бы здесь остановиться специально. Речь идет о так называемых подстрочниках – подстрочных переводах поэтических текстов авторов нерусской национальности, во множестве населявших бывшую советскую империю. Советская национальная политика обязывала печатать на русском в с е х  мало-мальски одаренных поэтов (прозаиков, драматургов) из в с е х административных образований Советского Союза от советской республики до национального округа. А где было взять столько переводчиков? Выход был найден простой – специальные бригады знатоков «национальных» языков (не понимаю до сих пор, как могло бытовать такое странное словосочетание,- укажите мне, какой язык не является национальным, эсперанто разве, но он вроде уже благополучно почил в бозе). Эти специальные бригады и сооружали русские подстрочные переводы, чтобы русские же «переводчики» «переводили» эти тексты на поэтический русский, то есть загоняли их в стихотворную форму. Борис Слуцкий, человек очень совестливый, но слишком советский, даже написал об этом процессе стихотворение, где гордится своим умением переводить «с болгарского и польского»- с языков, которых не знает. (В самом деле, чего не сделаешь ради так называемой «дружбы народов» — тоже термин, непонятно что значивший и нынче вовсе исчезнувший из употребления.) В Грузии существовала даже специальная мощная организация – Бюро по переводу грузинской поэзии на другие языки, помогавшее таким незнайкам с помощью русских подстрочников выполнять эту почетную миссию. Слава Богу, с развалом империи эта практика канула в небытие: теперь слову «перевод» возвращено его первоначальное значение. К языку- посреднику прибегают в иных, специальных случаях, к литературе отношения большей частью не имеющих.
            И нынче мне приятно отметить, что основной пафос публицистики Айна Каалепа последних лет как раз и заключается в настоятельных призывах овладевать языками других народов – соседних и отдаленных. Незнание их – явление уродливое. Человеку, владеющему лишь своим родным, кичиться нечем. Он обречен на немоту, лишь ступит за пределы своей родной деревни, города, края. Он обречен на элементарное незнание (невежество), как только речь зайдет о чем-то, чего профессиональные переводчики по той или иной причине перевести на его родной язык еще не успели. Наконец, он в гораздо большей степени, чем другие (владеющие двумя-тремя иностранными языками), подвержен вирусу национализма – болезни, подточившей силы и даже истребившей не один народ на земле. Незнание языков – явление столь же уродливое, как чья-то речь, записанная чужими буквами. Как этот пресловутый «сейтсмес новембер», вместе со своим русским оригиналом («седьмое ноября») канувший в Лету. Тут, как мне кажется, я рассуждаю вполне в духе Айна Каалепа, нашего славного юбиляра.

* * *
Если в прошлый раз (год 1996-й) в подборке стихов Каалепа я стремился показать его «космополитизм», предельно расширив географию тематики, то нынче мне хотелось бы ограничиться одной его ипостасью – эстонской. В стихотворении «Нет, пророком я быть не хочу…», написанном несколько десятилетий назад, в самом начале поэтического поприща, Каалеп-поэт, отталкиваясь от простой библейской истины «нет пророка в своем отечестве», недвусмысленно формулирует свою заветную мечту, свою главную цель жизни: «я хочу быть певцом…чьи песни учат красоте, добру, справедливости… певцом, говорящем со своим народом».
        Слово prohvet (пророк) в эстонском языке с его сравнительно новой, сложившейся всего полтора века назад терминологией, двузначно. С одной стороны, пророк- это, несомненно, властитель дум, «певец», как говорит сам автор, но одновременно и просветитель, трудящийся на ниве народного образования. Его неотъемлемый атрибут – книга, печатное слово. С другой стороны, пророк – это проповедник, посвятивший себя задаче религиозного просвещения «темных» народных масс. Его неотъемлемый атрибут – крест (речь идет о христианстве), а нередко и меч (примеров в истории хоть отбавляй). Если первый неизменно добр, широк душой, терпелив и кроток, то второй нередко агрессивен, настойчив, нетерпим по отношению к инакомыслящим. Ясно, что второе значение этого слова для Каалепа неприемлемо. И в данном стихотворении не содержится  ничего,  что могло бы дать повод заподозрить автора в стремлении стать пророком с крестом на шее, с Евангелием в одной руке и с мечом в другой. Айн Каалеп давно стал «певцом», то есть народным просветителем, обладающим не только красноречием, но и поэтическим даром. То есть главной своей цели он достиг, за что честь ему и хвала и кимвалов бряцанье.
                                                  Светлан Семененко

 Айн Каалеп
   Нет, пророком я быть не хочу,
не хочу быть пророком, чьи слова полыхают небесным огнем,
опаляя его же лохматую бороду;
пророком, который беседует запросто с богом,
фамильярно справляясь о его здоровье;
не хочу быть пророком, не знаменитым в своем отечестве.

    Ибо для того, что я знаю,
что я хотел бы сказать,
что я стал бы провозглашать со всех кафедр,
не надобно быть пророком.

    Ведь то, что хочу я сказать, знают все,
и почти все хотят это выразить
и даже провозглашать со всех кафедр.
Я хочу говорить о том, что рассвет наступил.
Я хочу говорить об утре и о полудне.

     Время надо всерьез принимать.
Столетье весит немало.
А сейчас век рассвета, и почти все это знают.

     Но бродят еще привиденья вокруг
и хрипло поют о закате.
Они и об утре тоже поют – об утре на кладбище,
где осовевшие гробокопатели
хрипят гимны жизни.

    Пророком я быть не хочу, но предсказываю:
все привиденья будут в землю зарыты,
и по этому поводу мы выпьем водки и цинандали,
сливовицы, арака, токая,
и ямайского рому, и шотландского виски.

    Я хочу говорить о том, что рассвет наступает,
что я пою предрассветные песни.

    Я хочу петь о многом, ведь становится с каждым часом
все светлей и все больше видится предрассветных пейзажей.

   Я хочу быть певцом.
Певцом, чьи песни учат красоте, добру, справедливости,
вселяют надежду в сердца,
певцом, говорящим с народом,
певцом, у которого есть что ему предложить,
чтоб стал он богаче и веселее;
и еще, пожалуй, певцом,
знаменитым в своем отечестве.

                          (перевод Светлана Семененко
                           «Радуга», 2006, 1, с. 7-8)