Ирина ШОСТАКОВСКАЯ

* * *

Генрих живёт в Дерпте
Генрих стремится к смерти
К смерти стремиться легко и приятно
Как бы вернуться обратно

Становится холодней
Генрих мыслит о ней
Ах что он говорит
У него внутри горит

Дождь ли, ветер ли, мокрый снег
Весь свой недолгий век
Ради снов моих и теней
Ради ней, ради ней

Генрих спит у окна
– Мамзелька моя, жена!
Генрих не знает сна

Генрих не пьёт, не ест
Генрих уже не здесь
Генрих в плену Красоты
Генрих, где ты?

Корабль застыл в дождевой воде
Русалки шныряют известно где
Сирые облака
Родина далека

Птица Кант по-немецки фогель
Сколько тебе было когда ты понял
Сколько тебе было, когда…
Сколько тебе было, да.

Дождь ли, ветер ли, мокрый снег
Весь свой недолгий век
Друг мой – не человек.

Генрих живёт в Дерпте
Генриху снятся черти
Снятся дети и сон тревожат
Генрих обратно не может.

Oпубликовано: «Стихи».
М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2011.
ISBN 978-5-86856-218-1
Книжный проект журнала «Воздух», вып.56.

Реклама

Мария Попова

Мария Попова- участник Тартуского международного поэтического фестиваля им. В.А. Жуковского

Говорят, мне идет Тарту.
Я согласна.
Мне идет Тарту.
Не бриллианты,
И даже не изумруды,
Что гораздо красивее —
Тарту!
Вместо утренних новостей
из Яндекса,
Расскажи мне,
Ну как там. в Тарту?
Как там, на его милых узких
улочках?
Пожалуйста,
дай мне слово,
что летом
мы поедем
не в Питер,
где сыро и серо,
не в Крым,
и не в Турцию.
В Тарту, туда!

Опубликовала с разрешения автора Т. Козырева

Тийт Алексеев «Тартуский мир»

Тийт Алексеев «Тартуский мир»
…
Поезд лязгнул и остановился у какого-то деревянной резьбы китайского храма. На храме висела вывеска «Тарту». Я прибыл на место…
Я не спеша направился к центру города вдоль улицы с постриженными под спаржу деревьями. По правую руку стояли дома, с крыш которых и каменных балконов кое-где свисали бог знает как попавшие туда одинокие березки, а по левую — ёжился в парке полинявший и утративший первоначальный цвет фонтан в форме медведя…
Я миновал дом Общества и дом Сакала, где, по мнению журналистов, давалось направление Эстонскому государству, на самом же деле накачивались пивом. Купил в сколоченной из зеленых планок будке пачку сигарет и у горло-лечебной клиники свернул на улицу Валликраави. Чуть поодаль возвышалось рыжее здание Государственного архива, и вот этот-то дом был уж вовсе не от мира сего. В начале прошлого века там обосновалось общежитие, тесные каморки которого заполняли сотни русских и немецких студентов, державшие на столах сплошь книги Декарта и Платона, а в ночных тумбочках порнографические романы XVIII-го столетия…

Полный текст рассказа на русском языке, впервые напечатанном в журнале «Looming» в 1999 году, можно прочитать в журнале «Вышгород» 2017, №1-2, с. 7-40.
Перевод с эстонского Людмилы Симагиной.

Марина Горунович

Марина Горунович (Раудар)— уроженка Тарту и сейчас живет в Тарту. Более 20 лет ведет русскую секцию при Тартуском отделении Союза пистелей Эстонии, занимается литературными переводами.

МОЕМУ ТАРТУ

Граду Юрьеву-Дорпату-Тарту я песню слагаю,
Места этого нет для меня ни родней, ни больней.
Родилась в нём, росла, а сгодилась ли — право не знаю,
Но срастаюсь с судьбою его с каждым годом сильней.

Тарту — это веков разноликих былая громада,
Что легко и естественно в сердце легла и живёт,
И студенческий лик, и раздумье старинного сада,
И река, что меж Русью и Западом, распрей не зная, течёт.

Это радуга, вольно сошедшая с неба на землю,
Тихой улицой стала*, скрепив как подковой, квартал.
Это радость, когда перезвону церковному внемлешь,
И прогулка на катере, руку спустивши с борта.

Хулиганский, бедняцкий бурлящий котёл Супилинна**,
Давший, впрочем, немало достойных и славных людей:
Музыкантов, поэтов, артистов; мечтой опалённых
Граждан города, жизнь положивших в труде.

Это детство — обьятья извилистых тартуских улиц,
Проходные дворы и лазейки в заборах чужих.
Это юность — в кино на последнем ряду поцелуи
И родные, учившие жизнью — как надо дружить.

Есть ещё одно — в мире подобного нет и не будет,
Что когда-то лишь в этом суровом краю проросло:
Это люди, особые здешние русские люди —
Крепость русского духа, хоть невелико их число.

Старых русских воспеть я должна, перед ними колени
склоняя,
Здесь осевших в семнадцатом страшном году,
Также тех, кто веками жил в этой имперской окрайне,
Тех, кто руку протянет попавшим в любую беду.

Их давили, ссылали, сажали, стреляли,
Но вставали потомки, нести продолжая их крест,
В лагерях, поселеньях, медвежьих колхозах отсталых,
Сохраняя терпенье, достоинство, совесть и честь.

Эти скромные люди сумели пройти через крах и потери,
Жить почти в нищете и гонения не замечать:
Их питала любовь, озаряла глубокая вера,
Погибая, они утоляли чужую беду и печаль.

Да, рассеяны семьи их, дети и внуки по весям и странам,
Но мне кажется, Тарту — их тихая пристань и тайный
маяк,
На который стекаются те, кто в трудах неустанных
Отдал всё. И осталось лишь упокоенье маят.

…пусть иное лица выраженье на улицах узких
У влюленных, туристов, учёных, дельцов и простых
работяг,
Но пока в нас жива молодая душа старых русских,
Нас за всё, что мы миру отдать не успели, быть может,
простят?…

* Улица Vikerkaare- Радужная
** Supilinn — букв. Суповой город (улицы ом городском р носят названия овощей, фруктов и ягод —
напр. Kartuli — Картофельная, Herne — Гороховая, Oa — Бобовая, Meloni — Дынная, Marja — Ягодная).

Опубликовано: журнал «Вышгород», 2017, №1-2, с. 41-42

Вера Владимировна Шмидт

6 мая 2015 года в рамках литературного фестиваля «Прима виста» состоялся вечер памяти В. В. Шмидт «Чтобы стал правдивым стих…», посвященный 100-летию со дня рождения поэта. Состоялась и презентация второго издания сборника „В пути“, который ведущая вечера, Любовь Николаевна Киселева, подарила и нашей библиотеке.

Вера Владимировна Шмидт (19(6).08.1915- 06.01.2000)

Вера Шмидт

Прожила в нашем городе всю жизнь, окончила здесь начальную школу, гимназию, философский факультет Тартуского университета. Преподавала русский язык в эстонской школе. С 1937 по 1944 гг. переписывалась с И.А.Буниным. В 1938 г. состоялась и их личная встреча.. Завет нобелевского лауреата «пишите себя, свое, простое, то,чем больше всего живете» заставил В.В.Шмидт сурово отнестись к части своих произведений: из стихов 1930-50-х гг почти ничего не сохранилось. Зато, чудом избежав репрессий, В.В.Шмидт сберегла письма И.А.Бунина и М.В.Карамзиной.

Поэт с негромким, но своим голосом, поэт глубоко христианский, В.В.Шмидт смогла опубликовать свою первую книгу лишь в 1991 году (Вера Шмидт. В пути. Стихотворения. Таллинн, «Александра», 1991).
В 80-е годы Вера Владимировна руководила русской секцией Тартуского отделения Союза писателей Эстонии.

В 1995 году Вере Владимировне Шмидт была вручена Поощрительная награда Совета премии им. Игоря Северянина.

Людмила Казарян

Антология русской поэзии в Эстонии 20-30-х годов

Любовь Киселева
Вера Владимировна Шмидт
Радуга, 1989, №12, с.27-30.

 Вера Владимировна Шмидт относится к разряду необыкновенных «обыкновенных» людей. Жизнь ее не богата выдающимися событиями, способными поразить воображение читателей и дать пищу красноречию биографа. Все скромно, просто и в ее облике, и в ее судьбе. Однако все, кто знает Веру Владимировну, встречался с ней или просто читал ее стихи, ощущают, что соприкоснулись с миром удивительно чуткой и одаренной человеческой души.
Вера Владимировна Шмидт родилась 19 (6) августа 1915 г. в Юрьеве, ставшим через несколько лет Тарту. Ее отец Владимир Андреевич Шмидт — нотариус, окончивший Юрьевский Университет, происходил из петербургской семьи, переехавшей в 1880-х годах в Дерпт. Мать — Татьяна Николаевна (урожденная Мамонтова), коренная петербуржка, переехала к мужу в 1914 году и тоже осталась здесь навсегда.

Достаточно благополучное детство, проведенное в кругу любящей и обеспеченной семьи, сменилось нелегким отрочеством. Отец — мечтатель, поэт, участник кружка Б. Правдина — В. Адамса, не смог удержать места нотариуса. Дача в Эльве была продана, из просторной удобной квартиры на Кюновской (Кююни) улице пришлось переехать в более скромную на Лавочной (Поэ), а в 1927 г., уже после смерти отца, в совсем скромные две комнаты на Яковлевской (Якоби), где Вера Владимировна живет до сих пор.

Энергичная Татьяна Николаевна много сил отдавала общественной деятельности — сборам добровольных пожертвований, организации благотворительных вечеров в пользу бедных русских семейств и т.д., и Вера с детства была включена в круг этих начинаний и забот.

Как для всех русских детей Тарту 1920-х гг., школьные годы В. Шмидт начались в русской начальной школе на ул. Фортунной (или, как говорилось, «в Фортунке»). С 1929 по 1934 гг. она училась в Русской гимназии на ул. Мунга, рядом с Успенским собором. В 1934 г. поступиал на философский факультет Тартуского университета. Обучение затянулось. В. Шмидт училась в университете с 1934 по 1941 гг., последние экзамены сдавала уже в период немецкой оккупации, поэтому полученное свидетельство не было приравнено к диплому о высшем образовании, и пришлось поступать в университет заново. Студенты-филологи, учившиеся в Тартуском университете в иные — поздние — времена, не могут в полной мере представить себе, что означает обучение в 1930-е годы. Основной своей специальностью В. В. Шмидт избрала славянскую филологию, но записалась еще и на романскую филологию, философию и историю искусств. Много времени занимали языки: наряду с современным русским, немецким, французским, польским языками изучались латынь, провансальский, староитальянский.

Университетские годы для В. В Шмидт полны не только аудиторными занятиями и фольклорно-этнографическими летними экспедициями в Печорский край и Причудье. Это были годы активной работы в Обществе русских студентов и напряженного собственного творчества. Для получения образования нужны были средства. Русские студенты, в большинстве своем люди малообеспеченные, добывали их через свое Общество. Приходилось постоянно устраивать благотворительные вечера, спектакли, лотереи, а значит — постоянно репетировать, шить костюмы, мастерить декорации, распространять билеты. Деятельность в Обществе В. В. Шмидт вспоминает всегда с теплотой и благодарностью. Товарищество, взаимовыручка облегчали борьбу с материальными трудностями, но главное — Общество русских студентов оъединяло и наполняло высоким смыслом жизнь его участников. Не обходилось и без борьбы мнений, острых политических дискуссий о будущем Эстонии, о судьбе русских в Эстонии. В предверии коренного перелома В. В. Шмидт не послушалась совета И. А. Бунина в письме к ней от 11 октября 1939 г.:»Если можете, уезжайте непременно куда-нибудь — в Данию, в Швецию».(«Литературное наследие». — М., 1973. Т. 84, кн. 2, с. 340). Ей хотелось быть с Россией, которую она совершенно не знала, но о которой имела самое возвышенное и восторженное представление. Все, однако, получилось совсем не так, как думалось и мечталось: аресты, высылка и гибель ближайших друзей и знакомых, прекращение связей с Европой, растерянность и страх. Потом — война, нелегкие годы немецкой оккупации, временная работа в детском саду, борьба за выживание и существование.

В 1945 г. В. В. Шмидт была принята на кафедру Славянской и Балтийской филологии Тартуского университета в качестве преподавателя русского языка. В 1947 г. выяснилось, что нужен советский диплом о высшем образовании, и вчерашний преподаватель университета опять становится студентом. С 1947 по 1951 гг. В. В. Шмидт учится экстерном на отделении языкознания историко-филологического факультета Тартуского университета и в 1951 г. получает диплом по специальности: «русский язык и литература с квалификацией филолога». В 1949-1950 гг. работает учителем эстонского языка в 9-й семилетней школе и только в 1951 г. получает должность учителя русского языка во 2-й средней школе г. Тарту, где она и проработала вплоть до выхода на пенсию в 1970 году.

Стихи В. В. Шмидт писала с детства, с семи лет. В 1937 г. послала свои опыты И. А. Бунину, который откликнулся на письмо юной провинциалки серьезно и доброжелательно. Началась переписка, оборвавшаяся волею обстоятельств в 1944 г. «Займитесь стихами как следует, не губите талантливости своей», «от всей души желаю счастья вашей молодости и вашим способностям» — так ободряет Бунин свою корреспондентку. Не сразу ей удалось осуществить завет Бунина: «Пишите себя, свое простое, то, чем больше всего живете…» Годы упорной работы над стихом — работы постоянной, длящейся до сих пор вопреки житейским трудностям и невзгодам, — развили литературный дар и помогли обрести свой поэтический голос.
В начале 1950-х гг. В.В. Шмидт включилась в работу литературного объединения при Тартуском отделении Союза писателей Эстонии, с середины 1970-х гг. она становится руководителем этого объединения.

Сама В. В. Шмидт печаталась сравнительно мало. Редкие публикации в республиканской печати, в сборнике «Знакомство» (Таллинн, 1970), подборки в журнале «Таллинн» (1981, № 6; 1985, № 1), в газетах «Тартуский государственный университет». Поэт, отдавший творчеству более шестидесяти лет, В. В. Шмидт так и не смогла до сих пор опубликовать ни одной книги своих стихов. Только сейчас в издательстве «Ээсти Раамат» готовится к печати ее первый поэтический сборник «В пути», из которого мы публикуем сегодня несколько стихотворений.*
(* Сборник вышел в 1991 году в издательстве «Александра» прим. библиотеки)

 *

Сознание большой и важной цели
Пускай в душе не меркнет никогда.
Та цель, как Вифлеемская звезда,
Тебя ведет от самой колыбели —
Как в древности седым волхвам она
Светила над пустынею одна.

И если бури встретятся, а бури
Грозят везде, иль беды —  кто без бед? —
Лишь только пыль песков сойдет с лазури,
Вставай тотчас, иди звезде вослед,
Не жди, пока заблещет путь росой:
Пусть посох твой стучит
в земле сухой.

*

Так долог день…и грусть сильна  —
весны залог…
Беру я старый том,
зачитанный до глянца.
Раскрыла наугад.
Но что мне до испанца?
Я родину в снегах
искала между строк.
А он не родину —
мне дарит целый мир.
И вот я с ним бегу,
минуя грязь предместий,
Туда, где дышит лавр,
шумит Гвалдаквивир,
Лаура песнь поет
про дальний дождь и ветер…

*

Живу меж дел, меж снов чужих
Своими скудными делами
И снами тихими… Что в них?
Вперед привычными шагами

Иду, иду —  и смотрит день
Мне в душу робкими лучами.
О жизнь моя! Ужель ты —  тень,
Иль прах звезды под небесами,

Иль вопль бесследный? —  Ни одна
Не разгадает мысль земная…
Скитаться я в миру должна…

Порой, о смертном забывая,
Мечты и музики полна,
Гляжусь я в сумерки окна, —
На миг единый прозревая…

*

Все дождь и дождь
Несносен свет,

Когда на небе солнца нет,
Когда шумит водой трава,
Как оскудевшие слова;

Когда в пустом родном дому
Предел есть счастью моему…
И только горе, как волна,
Все камушки берет со дна

И, зарываясь в глубину,
Их мечет в новую волну —
Той разноцветную игрой
И утешаюсь я порой.
15. VIII. 1974

*

Знакомых старых песнопений
Так светел по весне напев;
Мы —  возмужав и присмирев —
Яснее понимаем гений

Веков, событий и страстей
И слез, струившихся без меры,
От них же бысть источник веры,
Соединяющий людей.

Нам —  горестным, осиротевшим,
Что слаще чистой той струи, —
Тех песен о Христе воскресшем,
О всепрощающей Любви!

19.III. 1973

*

Странно, что все это снится:
Красные блики в реке,
Снял ты очки —  и ресницы
Тенью легли на щеке.

Снится мне небо ночное,
Все в облаках дождевых.
Смех и лицо молодое…
Как же тебя нет в живых?

Где ты? От серых сугробов,
Помнишь, как дуло свежо?
Жадно глядели мы в оба
В тающий редкий снежок.

*

М. Е.
Уж лето прошло. И один
Скворец запоздалый распелся.
И мрамор берез,
и трепет осин

С бессмертьем небесным смешался.
И кто-то стоит в тени у руин…
Замечтался.

Радуга, 1989, №12, с.27-30

Стихи В. В. Шмидт, любезно предоставленные библиотеке Людмилой Казарян

***
…Я и тогда стихи писала,
Когда в них не было нужды,
Слова по капле собирала —
Пригоршню ключевой воды.

Источником ее бывали
Со дна бегущие струи —
То были детские печали
И зовы первые любви!

Теперь в колодец, запененный
Грехом и грустью многих лет,
Ведро опустишь ты, смущенный
И незадачливый поэт!
28.Х.1983

***
Снег вновь сошел. И много пятен,
Как изумруды на стволах.
Синицы смолкли. Только дятел
В высоких держится ветвях.

Под дождевою занавеской
Сосна светлеет серебром…
И дятел вскрикивает резко
И красным водит хохолком.

Пестрея черно-белой спинкой,
Головкой умною вертя,
Стучит — и падает остинка,
Все на пути своем крестя.
17.1.1971

***
Когда под утро крепко спится,
Я слышу внятный шорох крыльев,
В саду большом мне снятся птицы,
Что на земле когда-то жили.

И я хожу от ветки к ветке —
Их добрых вижу, не пугливых,
Их дивной радуюсь расцветке,
Как будто я средь душ счастливых,

И птицы смотрят, будто знают,
Что я видала их на свете,
И что-то будто охраняют
В саду зеленом, на рассвете.
4.Х11.1973

***
Мы привыкали к запахам. И в каждом,
Казалось, был особенный язык.
Трава шептала в зной: «Томлюсь от жажды,»-
И жаловался, что озяб, цветник.

Но больше всех благоухал, страдая
И радуясь, еще сырой покос.
Над травами полегшими летая,
Еще гудели стаи пчел и ос.

И тихо исходя медвяным соком,
Цветы еще цвели, упав в траву,
И пахли нежно, терпко и глубоко…
М все еще глядели в синеву.
29.У1. 1972, Элва

***
Настоящий весенний закат,
Он ложится на старые стекла,
Розовеет коричневый сад
И трава, что под снегом поблекла.

А по ней загуляет дымок.
И огонь будет спорить с закатом,
И упьется зеленый росток
Прошлогодней листвы ароматом.
27.1У.1965

Галина Пономарева «ПУТЬ ХУДОЖНИКА: СВЕТ И МОТЫЛЬКИ»

Харбинские мотыльки

ПУТЬ ХУДОЖНИКА: СВЕТ И МОТЫЛЬКИ
Иванов А. Харбинские мотыльки: Роман. — Таллинн: Авенариус, 2013. — 311 с.

Хотя прозаик Андрей Иванов родился в 1971 году в Эстонии и живет в Таллинне, у него самая распространенная в России фамилия. Разумеется, это ему мешает, поскольку и читатели и издатели часто путают его с российским писателем Алексеем Ивановым. Андрей Иванов — филолог-русист. Спасаясь от армии, пошел учиться в Таллиннский педагогический университет, но в школе никогда не работал. А вот трудиться сварщиком, дворником и оператором на телефонных линиях приходилось. Родился в простой семье (сын милиционера и рабочей), но хорошо знает языки: английский, датский, норвежский, поскольку пять лет жил в переселенческих лагерях в Скандинавии. Эстонский язык учит. Начал писать в 2004 году, а печататься — с 2007 года, причем в русских журналах Финляндии и США, так как там легче было пробиться. Сейчас его охотно печатают и российские журналы, чаще всего «Звезда»[1]. Книги Андрея Иванова начали выходить в Эстонии с 2009 года. За пять лет вышло шесть книг на русском и пять на эстонском (одна из них электронная). Роман «Путешествие Ханумана на Лолланд» был издан в Германии на немецком языке, а в 2011 году вышел в Москве в издательстве «АСТ». Лауреат премии Эстонского фонда «Капитал культуры», финалист Русского Букера. Член Союза эстонских писателей. Обладатель серого паспорта (человек без гражданства).
Название нового романа обманчиво — собственно про Харбин в нем ничего нет. Эпиграфом автор поставил библейскую цитату: «Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них» (с. 3). Эти слова точно отражают суть романа. «Бедственное время» — это революция, гражданская война и эмиграция, «сети» и «силки» — ловушки идеологии. Это книга о жизни русской эмиграции в Эстонии 1920—1930-х годов, но очень субъективная, поскольку эта жизнь показана через призму впечатлений художника Бориса Реброва, пережившего тяжелую травму.
В романе важен образ часов. Герой неожиданно получает украденные часы с музыкой, принадлежавшие умершему отцу, и боится их. «На столике лежали часы. Борис испугался, будто увидел призрак» (с. 10). Он передает их на хранение дяде со словами: «Мне с ними в одной комнате тяжело» (с. 10). Реброва постепенно выталкивает становящееся враждебным пространство: сначала Юрьев, затем Ревель, потом остается только дача. Пространство — шагреневая кожа. Время в романе описано сложнее. Это рабочий инструмент. «Только часы скребли, настругивая время» (с. 137). Часы-рубанок. В первой части романное время — четыре года, когда художник обучается мастерству. Только этот период соответствует биографическому времени. Затем время начинает работать как плохие китайские часы, то убыстряя, то замедляя ход. Из четырех частей книги вторая охватывает 1925—1927 годы, когда картины Реброва покупают, у него проходит выставка, о нем пишут в газете. В 1930-е годы в Эстонии экономический кризис, заказов мало, Ребров работает медленно и с трудом, поэтому в третьей части, равной по объему второй, время растягивается на целое десятилетие. Аполитичный Ребров, не читающий газет, связывается с тартуским объединением «Лотос», поддерживающим фашизм. Он не понимает смысла нового движения, считая его «мышиной возней», поэтому и совершает легкомысленные поступки: получает для знакомых из Харбина и посылает по их просьбе из Таллинна в Хельсинки запрещенную фашистскую литературу. Ему это дорого обходится. Реброва обыскивают, сажают на двое суток, штрафуют. Затем ему ограничивают возможность передвижения по Эстонии, лишают права на получение эстонского гражданства. В четвертой части, в период быстрых политических перемен 1939—1940 годов, время сжимается, как пружина. Хотя Ребров двадцать лет живет в Эстонии, у него не русско-эстонское, а немецко-русское окружение. Он снимает комнату у немки, хозяин его фотоателье — немец, любовница — немка. Борис хорошо говорит по-немецки. Отъезд прибалтийских немцев на историческую родину, в Германию, в конце 1939 года влияет на положение художника. Он лишается жилья, работы. Уезжают его квартирная хозяйка и хозяин фотоателье. Приход коммунистов в 1940 году еще опаснее для Реброва, хотя сначала он ничего не замечает. Его могут арестовать как человека, связанного с фашистским движением. И когда через год после отъезда немцев он берет фамилию и имя умершего немца Густава Штамма, это не выглядит противоестественно.
Когда действие в романе происходит 95 — 75 лет назад, прозаику сложнее найти приемы, передающие своеобразие этого времени. Андрей Иванов выбрал правильное решение. Он сосредоточил внимание не на архаизации языка (русский язык в Эстонии 1920— 1930-х годов не так сильно отличался от современного), а на топонимике. В этот период все населенные пункты и улицы в Эстонии носили эстонские названия, однако русские эмигранты продолжали пользоваться старыми: вместо парка Кадриорг — Катеринен- таль, вместо Таллинна — Ревель, а вместо Тарту — Юрьев. Хотя в романе есть и эстонские топонимы, но их употребляет повествователь, а не герой романа. «Свое» название чаще пишется кириллицей, «чужое» — латиницей. Улица Никольская, она же Suur Karja (с. 253). Вкраплений эстонского языка в книге мало, отчасти это мотивировано тем, что главный герой не знает эстонского. Настойчиво повторяется слово kunstnik (художник) — то латиницей, то кириллицей: «Boriss Rebrov, kunstnik» (c. 107). Это его способ идентификации, хотя с художниками в Эстонии он связан слабо. В Тарту Ребров общается с писателями, которые воспринимают его как художника: «Вокруг него разбрасывали сети из имен, названий разных обществ и кружков: Кайгородов, Обольянинова-Криммер, «Черная роза», «Среда»» (с. 154). Большинство русских художников жили в Таллинне, поэтому тартусцы и расспрашивали о них Реброва. Объединение художников «Черная роза» к 1923 году закрылось, зато возник кружок «Среда», в который входили А. Кайгородов и О. Обольянинова-Криммер[2]. Почему же «сети»? Потому что Ребров этих художников не знает, в их кружки не входит. Художник не имеет специального образования, он нигде не учился рисовать: ни в России, ни в Эстонии. У него нет и учителя среди профессиональных художников. Ребров не выезжает на этюды и не работает с натурщиками. Представить, чтобы среди нескольких десятков профессиональных русских художников художник-самоучка имел большой успех и у него прошла выставка, очень трудно. На самом деле у него узкая специализация. Ребров не пейзажист, не маринист, не баталист, а дагеротипист. Мастер художественной фотографии. Этому он действительно учился.
«Харбинские мотыльки» — городской текст, пейзажных описаний в нем мало, но они точны. Особенности стиля в том, что мир показан глазами фотохудожника, для которого важен зрительный образ. «Чайка снялась, переплыла через небо на другую крышу (рисунок чайки)» (с. 169), — Ребров успел уже набросать ее силуэт. Или: «Встречая знакомое лицо, узнавал не сразу, приходилось выдерживать образ в черно-белом растворе памяти, пока не замрут черты» (с. 72).
Ребров живет на границе реального и потустороннего миров — фотографий (пустых отражений), дагеротипов (почти творчества) и картин (настоящее творчество). Есть еще и мир, созданный кокаином и спиртным. Реальность же поделена на две части: 1) мир счастья, связанный с детством и отрочеством в Петербурге; 2) взрослая жизнь — гибель семьи, мир мертвых, который заменил для него мир живых. Вот запись из его дневника: «По коридору пробежал призрак Танюши (внучка фрау Метцер)» (с. 185). Танюша — умершая младшая сестра, Метцер — квартирная хозяйка. Не только ревельцы, но и сам Ревель для Реброва призрачен. Он сравнивает столицу Российской империи со столицей Эстонии. «Петербург описан красками, слоями слов, а Ревель нет Ревель для меня еще не описан, а потому это город-призрак» (с. 136). Для Реброва, прожившего в Таллинне больше двадцати лет, город все равно остается транзитным. «Я здесь как бы проездом» (с. 136). Он не может и не хочет здесь укорениться и сравнивает себя с воздушным шаром, заякоренным «временным видом на жительство». Его положение неустойчиво, как у куклы-марионетки: «…болтаюсь тут, как Петрушка» (с. 136). Борис — физически здоровый человек, но чувствует себя инвалидом. Он записывает в дневнике: «А я как без рук и без ног» (с. 54). Свою душу и память он осмысливает в терминах своего ремесла. Душа — пленка, а память — черно-белая, как фотография.
Фотохудожник не мыслитель. Он постоянно подпадает под влияние какой-то философии или литературы и говорит о себе: «Все в жизни как-то наобум получается. Видели когда-нибудь крысу на улице? Она бежит вдоль стены дома, все время держится возле стены. Вот так и я — всегда какая-то книга, какая-нибудь система, то Шопенгауэр, то Хартманн… Сам шагу ступить не могу» (с. 85). По-видимому, имеется в виду Хайнц Хартманн — автор работ по психоанализу, выходивших в 1920—1930-е годы. Ребров, не сумевший получить высшее образование из-за революции, войны и смерти родителей, занимается самообразованием. Но при этом он пассивен и словно бы плывет по течению — настолько сильна его загипнотизированность прошлым. В романе почти все герои не знают своего будущего, кроме эзотерической писательницы Т. Гончаровой, которая предсказывает эмигрантам гибель. Об этом пророчестве вспомнили только в роковом 1940 году.
Ребров не похож на типичного эмигранта, жившего в Эстонии в межвоенный период, общее у них — только бедность и бытовая неустроенность. Эмигранты были религиозны, политизированы, объединялись в общества. Ребров же почти не религиозен и аполитичен. Он экзистенциалист, как и сам писатель (в мае 2011 года А. Иванов рассказал в интервью, что в Дании увлекся философией С. Кьеркегора[3]). В Эстонии в 1990—2000-е годы вышло несколько интересных мемуаров о жизни русских в 1920—1930-е годы. Например, воспоминания Н. Андреева, М. Плюхановой, Т. Милютиной, Т. Кашневой, К. Хлебниковой-Смирновой, С. Рацевича. «Харбинские мотыльки» предстают на этом фоне довольно неуютным, даже мрачным произведением: они поднимают неприятную для русских — как в России, так и за рубежом — тему русского фашизма, о которой мемуаристы предпочитают умалчивать и которая связана в романе с безумием.
Внешний сюжет «Харбинских мотыльков», как уже отмечал Дмитрий Бавильский, слабо развит[4]. Роману присуща лейтмотивная структура. Основной лейтмотив — мотыльки, находившиеся в посылке с присланной из Харбина фашистской литературой. Они поедают одежду, забираются под обои, распространяют сиреневую пыль. Лиловый цвет проникает в ночной кошмар Реброва. Он записывает в дневнике в 1932 году: «Приснился странный сон: лиловая мгла наполняла улицы, в ней тонули деревья и люди, шли солдаты в противогазах, голоса предупреждали: лиловый газ» (с. 199). Это сон про предчувствие войны. Через год фашисты пришли в Германии к власти. Традиционно фашизм ассоциируется с коричневым (немецкий) или черным (итальянский, русский) цветом. Замена его на сиреневый непривычна и тревожна. Ребров пытается уничтожить зловредных мотыльков, но даже перед шведским берегом, куда он плывет на катере, спасаясь от большевиков, его преследует их видение. «Всюду, куда бы он ни смотрел, были солнечные зайчики, они плясали на волнах, как мотыльки» (с. 310). Как нейтральная Швеция связана с мотыльками, символизирующими фашизм? Доктор Мозер рассказывал Борису, что его «пациенты, русские немцы, почти все уехали, и почти все в Финляндию. Говорят, что оттуда подадутся в Швецию. Очень путаный маршрут» (с. 261). Это выдуманный путь, но он дает возможность читателю догадаться, что и в Швеции Ребров может встретиться с русскими немцами из Эстонии и фашистскими настроениями. Он бежит не из неволи к свободе, а лишь от одной несвободы — к другой.
Для структуры романа важен контраст света и темноты. В фотоателье Борис работает в темноте. Его съемная комната с узким окном и плохо освещена. И он живет в сумрачной Эстонии, где мало солнца. В 1927 году Ребров записывает: «Я задумал новую серию картин. Ничего не выходит в последние дни. Не пишется. Не тот свет. Свет в этом году совсем мертвый» (с. 144). Яркий солнечный свет, которым встречает беглецов Швеция, как будто обещает художнику возможность творчества, но сбудется ли она?
Нельзя не отметить удачную обложку, оформленную художником А. Мокиевским: сиреневая мгла, младенец в утробе, вокруг родовой пуповины вьются мотыльки.
Галина Пономарева
http://magazines.russ.ru/nlo/2014/125/33u.html

Статья предоставлена автором
24.10.2014

возвращение. серебряный век

“Возвращение. Серебряный век” — некоммерческий просветительский проект. Цель проекта: возвращение поэзии в современную русскую речь, в культурный контекст — в первый ассоциативный ряд, общее «цитируемое множество». Стихи должны — звучать, быть на слуху, наполнять собою пространство, широко расходиться в цитатах — и тогда, как итог, образцы высокой поэзии окажутся «на языке» у людей — как некий уровень, эталон, очищая русскую речь, прививая своего рода «языковой иммунитет» от всякого рода слоганов, штампов, элементов новояза и лагерной лексики, засоряющих современный язык. В этом — основная задача и ключевая методика проекта «Возвращение. Серебряный век». Еще одна задача проекта: помочь возвращению в сегодняшний контекст тех имен, тех поэтических миров Серебряного века, которые все еще не открыты заново после 70-летнего запрета или забвения в советский период, приоткрыть эти миры перед слушателями, увлечь в них, превратить слушателей — в читателей. И особо акцентируется задача «омоложения» нынешней аудитории читателей поэзии: нужно постараться вернуть настоящей поэзии то место в молодежной среде, которое она занимала в 60-70-е годы, возродить существовавший тогда живой интерес к поэзии, может быть даже моду на нее, преодолеть образовавшийся в последние десятилетия поколенческий разрыв.

Автор проекта Лариса Новосельцева. Она читает на концертах стихи , поет при участии Светланы Новосельцевой. Музыка к стихам — Л.Новосельцевой

В 2009-2014 г. проведено более 100 полноформатных (2-3 часа каждая) разных программ по Серебряному веку и другим периодам, в Москве, а также в других городах. Кроме того, постоянные выступления на различных мероприятиях, посвященных литературе, истории, проблемам образования и культуры — в творческих домах, музеях, библиотеках и других учреждениях культуры, на конференциях, круглых столах, чтениях и т.п. В рамках проекта написано и исполняется около 400 песен и романсов на стихи русских поэтов Серебряного и Золотого веков, второй половины XX века; подготовлено более 20 CD-аудиоальбомов с песнями и романсами, 15 DVD с полными видеозаписями программ; записан ряд программ о русской поэзии на радио и ТВ.

Сайт проекта

Канал youtube — видеофрагменты программ проекта.

Тишков Всеволод

Всеволод Валентинович Тишков
Крымский писатель, поэт. Представитель Союза крымских эстонцев (родные автора уроженцы Эстонии).
«Потомки Калева«- Севастополь, 2011.
Книга подарена библиотеке автором.

* * *

Вспоминая давний подвиг…
Л. Койдула

И могуч, и мудр, и стоек
Богатырь Калевипоэг
Знал язык зверей и трав;
Вместе с Ээстимаа сынами
Водрузил победы знамя,
Силы темные прогнав.

И волшебник Ванемуйне
Ладил каннель звонкострунный,
Чтобы подвиги воспеть.
Над горами, над лесами
Песнь звенит под небесами:
Злато, серебро и медь.

Золотая песня солнца —
Вселучистые оконца
В серебристых облаках,
В их серебряных уборах;
И заката медь, в чьих взорах
Запредельный дремлет страх.

Капли крови земляникой
Рассыпая в чаше дикой,
Шел усталый богатырь,
Шел от ратного он поля,
Где ковалась Ээсти воля,
Шел назад в родную ширь.

Там, где склоны Тоомемяги,
Он стоял, венец отваги,
Размышляя о былом,
Думал думу о грядущем
И поведал травам, пущам,
Что грядет в краю родном.

Если ты поэт от Бога,
Если сердцем слышал много:
Голос рек, полей и трав,
Шепот леса, песни луга,
Речи матери и друга…
Если ты пред Небом прав,

То, как некогда, услышишь
(И поймешь тогда, чем дышишь)
Речи дивной тишины
И увидишь, словно пламя,
Героическое знамя
Вечно юной старины.

Ты постигнешь, в чем опора,
Силой внутреннего взора,
Эту землю полюбя;
Быть ей нужным — это счастье,
Только этим в одночастье
Можешь выразить себя.

«Потомки Калева», с.28-29

Лариса Йоонас

Лариса Йоонас (1960-)

Поэт, прозаик. Родилась в Татарии. Окончила Московский энергетический институт, после чего переехала в 1983 году в Эстонию. Работает лектором в колледже Таллиннского Технического Университета. Публиковалась в журналах «Новый Таллинн», «Радуга» (Таллинн), «Сетевая поэзия» (Москва), и альманахе «Воздушный змей» (Тарту), «Рец» и др. Автор книги стихов и прозы «Самый белый свет»(Москва, 2006).

«Ларису Йоонас (р. 1960) можно назвать, пожалуй, самым «российским» из русских поэтов Эстонии. Она – одна из немногих в предложенном списке, кто родился в России, но эмигрировал в Эстонию и сейчас проживает на северо- востоке страны, в городе Кохтла-Ярве. Йоонас до сих пор поддерживает достаточно тесные культурные связи с исторической родиной. Так, единственный на данный момент сборник её стихов и короткой прозы «Самый белый свет» был издан в Москве в 2006 году. Поэзию Йоонас прежде всего характеризует медитативность и абсолютная трагичность мироощущения. Большинство стихотворений Йоонас – философского плана, приправленные житейским мировоззрением мудрой женщины. Внешне может показаться, что стихи Ларисы – в чём-то мужские, бесстрастные, но, если попытаться проникнуть глубже, то можно обнаружить там тщательно замаскированную, скрываемую от мира и, возможно, даже и от себя, боль и страсть.” (Журнал «РЕЦ», № 45, июль 2007 Русская литература Эстонии: новое время, новые перспективы)

* * *
1.

мой странный век живущий впопыхах,
с антеннами порезов на руках
сиротское наследство восковое
кормилица и плачет и поет
и водку пьет но это все пройдет
дай различить которое живое

как обустроить ветхое жилье
опять тряпье дреколье и ворье
и улица как площадь вечевая
выходишь утром бьется под рукой
не заглушить ни криком ни тоской
а молчаливым стол не накрывают

как прорастает кожа в орденах
покойники вещают на стенах
и дурачье внимает неустанно
помазанник усатый и слепой
безумный голубь бьется над толпой
и сладкий дым плывет из туркестана

2.

не может быть мы что-то пропустили
когда красиво ели тяжко пили
вповалку спали судоржно дыша
держали время и оно не сбилось
чуть-чуть поистаскалось износилось
чесотка золотуха и парша

мордасти-страсти гусли расписные,
и ездовые заднеприводные
наддай судьба поддай еще парку
качается треска в текучем дыме
горчит еда и водка молча стынет
и каменеют кони на скаку

вот мальчики готовые на завтрак
с кольцом в носу идущие на запах
отечество и поит и палит
кому дрова обратно только дроги
слепой ведет безруких и безногих
и глаукомным оком шевелит

* * *

1.
О пустых зеркалах, о стадах кобылиц бесноватых
Говори до утра, пусть движенья крадет тишина.
Рукавом по стеклу — мы бесценных небес нумизматы.
От вращенья земли обнажается лодочка дна.
Утоли мне печали, завесь мне оконные веки,
Напусти тихий морок упавших за море веков,
И твоих кобылиц проплывут белогривые реки
Оставляя на вязкой душе голубые следы от подков.
Тянет нить изнутри серебристое словореченье,
Истекаю любовью, молчу, ни жива ни мертва.
Все что ты говоришь — не имеет ни дна ни значенья,
Но должно быть рассказано — так происходят слова.

2.

день свернулся беззвучно как спящий щенок
всё нелепое в мире предотвращено
спи-усни ничего не случится
корабельные сосны истлевшие в нефть
по земле растеклись в золотую финифть
и узорной легли плащаницей
опьяненное сердце не знает беды
колыбельная песня качает пруды
замедление и ускоренье
там где овцы считают осенних ягнят
там забытые чувства надежно хранят
вынимая по крохам на время
потому и сладка золотая пыльца
что без счета ее выдают и конца
и распивочно и внутривенно
спи-усни до утра не узнаешь беды
это смерть открывает цветные сады
на ночную короткую смену

Допольнительно:
http://www.netslova.ru/joonas/
http://www.ekranka.ru/user/larissa/
http://magazines.russ.ru/october/2007/12/io5.html
http://www.litkarta.ru/world/estonia/persons/joonas-l/moj-strannyj-vek-zhivuwij-vpopyhah/
С поэтом знакомили Людмила Казарян и Тамара Козырева

Джоди Линн Пиколт

Джоди Линн Пиколт

(англ. Jodi Lynn Picoult, родилась 19 мая 1966) — американская писательница. Автор 13 бестселлеров. В 2003 году была удостоена премии The New England Bookseller Award в области художественной литературы. Лауреат премии The Margaret Alexander Edwards Award, учрежденной Американской ассоциацией библиотек. Ее работы отмечены призом «Лучшее произведение года», номинировались на премии IMPAC Dublin Literature и British Book Award в 2005 году.
Романы Джоди Пиколт, первый из которых появился в 1992 году, начали выходить на русском только сейчас. И сразу покорили своих читателей искренностью, сложностью проблем, необходимостью каждого решить для себя в процессе чтения моральную дилемму. В книгах Джоди Пиколт повествование идет от лица разных героев, в разных временных пластах, но оно динамично и не позволяет оторваться от книги до последней страницы. Очень хочется happy end-a, но не ждите счастливой развязки – конец романа не дает ответов на вопросы, он задает новые …

«Девятнадцать минут«
«Дети не совершают собственных ошибок. Они падают в пропасть, к которой их подводят родители»
Мальчик, выращенный в добре, сталкивается с жестоким миром, унижениями и неприятием, он не такой, как все, он не смог вписаться в общепринятый образ успешного лидера. Тогда он берет в руки оружие …Что важнее, чем все закончилось, либо, — с чего все начаось?

«Ангел для сестры»
Анне 13 лет Она — самый обыкновенной американский подросток, за исключением того, что её родители произвели её на свет путём искусственного оплодотворения, чтобы спасти жизнь своей старшей дочери Кейт, заболевшей лейкемией в двухлетнем возрасте. Всю свою жизнь, начиная с самого первого момента, Анна постоянно даёт кровь и костный мозг сестре. Она подвергается уколам и операциям с младенчества. Анна находит адвоката и подаёт в суд на собственных родителей…

«Хрупкая душа»
Уиллоу, дочь Шэрлотт и Шона, родилась со страшной болезнью. Её кости ломались ещё в утробе матери и будут ломаться сотни раз на протяжении её полной боли жизни. Семья пытается справиться с постоянными обвинениями в издевательстве над ребёнком и с трудом сводит концы с концами, пытаясь оплатить бесконечные счета врачам и больницам. И вот им кажется, что они нашли выход: они могут подать в суд на врача, не сообщившей им до рождения девочки, что она страдает этой болезнью, хотя это было видно по результатам УЗИ. Но это означает открыто заявить в суде, что супруги прекратили бы беременность — слова, с которыми Шон и Шэрлотт не могут смириться, ведь они ждали этого ребёнка и открыто заявляли, что примут его любым. Уиллоу, не по годам умная и развитая девочка, услышит эти слова и решает, что родители не хотят её, такую, что сожалеют о появлении больного ребенка… Каждый из героев романа чувствует себя жертвой, но неясно, что проще – жертвовать собой или ДРУГИМ?

Неумение или неспособность выразить свою любовь приводят к сложным отношениям между всеми членами семьи – две сестры, отчим одной из них и отец младшей больной девочки, врач-гинеколог, на которую подают в суд и она же – лучшая подруга матери. В итоге души оказывается более хрупкими, чем самые хрупкие кости …

«Последнее правило»
Книга о Джейкобе, мальчике-подростке с синдромом Аспергера (аутизм). Он не в состоянии следить за ходом мысли других людей и не может нормально изъясняться. Как и большинство детей с этим заболеванием, Джейкоб сосредоточен лишь на одном каком-то занятии; в данном случае это — судебный анализ. Он всегда оказывается на месте преступлений (с помощью полицейского сканера, установленного в его комнате), где он рассказывает полицейским, что им следует сделать… и всегда оказывается прав. Каждую отдельную главу книги нам рассказывают главные действующие лица: Эмма, мать Джейкоба; Тео, брат Джейкоба и он сам. В их доме царили определенные правила: 1. Убирать за собой свой собственный беспорядок. 2. Говорить только правду. 3. Чистить зубы два раза в день. 4. Не опаздывать в школу. 5. Заботиться о своем брате, ведь он только один. Но затем однажды мертвым находят его учительницу, и полиция приходит к нему с допросом. И обвиняют Джейкоба в убийстве… Он просто спасал своего брата.

Хорошо/плохо, морально/аморально – нет готовых ответов «от Джоди Пиколт», но книги ее в очередной раз заставляю задуматься над этими вопросами, понять, что такие люди есть и рядом с тобой, они так же имеют право на жизнь.
Это не детектив, несмотря на то, что в сюжете обязательно есть разбирательство криминального угодловного или гражданского дела, это, скорее, социально-психологичекая драма о жизни сложной и неоднозначной.
Просто потому, что это жизнь.
Писательницу рекомендует Ирина Валиулина